Миф о Деде Морозе, созданный взрослыми

 Дед Мороз и Снегурочка в Минске

В мифе о Деде Морозе, созданном общими усилиями взрослых, присутствовал расчет на безусловное признание детьми его реального существования, что стимулировалось и всячески поддерживалось родителями. Вера в Деда Мороза превратилась в «испытание на взрослость»: ее утрата рассматривалась как важный этап взросления – своеобразная форма инициации. В. Шаламов (1907 г. рожд.) заметил о себе: «Потеря веры совершилась как-то мало-помалу. Разоблачение сестрами рождественского деда Мороза на меня не произвело никакого впечатления» (Шаламов 1988: 102). К. Чуковский писал о своей семилетней дочери: «Мура все еще свято верит, что елку ей приносит дед Мороз. Когда я ей сказал: давай купим елку у мужика, она ответила: зачем? Ведь нам бесплатно принесет дед Мороз» (1923). Год спустя в его дневнике появляется новая запись: «Слышен голос Муры. Она, очевидно, увидела елку. Мура: „Лошадь. – Кто подарил? Никто“ (ей стыдно сказать, что дед Мороз, в которого она наполовину не верит)» (Чуковский 1991: 300-301; 355).

Дед Мороз, знакомый по иконографии [словесным описаниям и рисункам в книжках, елочным игрушкам, рекламным фигурам, открыткам (см.: Иванов 2000. 42-47) и т.п.], в сознании детей долгое время существовал как образ чисто умозрительный. Встреча с визуально воспринимаемой фигурой (когда в 1910-е гг. он «живьем» стал появляться на елках) разрешала детские сомнения в реальном его существовании («И щеки у него мясные!»): «Дети замучили вопросами – есть ли на самом деле дед Мороз, из чего он сделан, как не тает в теплой комнате и т. д. когда вышел Дед Мороз, Таня впилась в него глазами и ничего больше не видела. Дома первые слова были: „Ну, бабушка, теперь я сама видела, есть Дед Мороз, пусть никто ничего не говорит, есть, я сама видела!"“ (Фоменко).

 Дед Мороз и Снегурочка в Минске